В Московском театре Романа Виктюка вскоре завершается театральный марафон – ожидаемое и яркое событие лета. Он проходил уже девятнадцатый раз, вызывая у публики огромный интерес. О театре и жизни, детстве и новой постановке режиссер рассказал корреспонденту «Вечерней Москвы».
В новом здании театра в Сокольниках в кабинете Романа Григорьевича собрана колоссальная библиотека: несколько тысяч книг занимают все пространство, от пола до потолка. Добрая половина книг — XIX-XX века: тут и поэты, и прозаики, много философов. Сейчас Роман Виктюк работает над постановкой пьесы Николая Гумилева «Отравленная туника».
— Роман Григорьевич, увидела лестницу, ведущую за книгами прямо к потолку, и почему-то подумала, что это нечто из детства вашего. Признайтесь, любили лазить по деревьям?
— Во дворе нашего дома во Львове росло очень высокое дерево, на котором я любил проводить время. Однажды убедил ребят в том, что умею летать. Собрал детвору, таких же как я ребят, забрался на верхушку дерева, и сказал: «Смотрите, как я сейчас полечу». Ребята стояли внизу и считали «Один, два, три, четыре»... А я сидел на дереве и… И не летел. Они снова начинали считать: «Один, два, три, четыре...». И я опять не летел. А на третий раз прыгнул вниз, ударился об землю, но тут же поднялся, и подобно белому лебедю из балета Чайковского, начал изображать полет. Ребята поверили, что я могу летать, подхватили меня на руки, подняли высоко. А я это все это тщательно срежиссировал!
— Тогда законный вопрос: режиссерами рождаются или становятся?
— Думаю, рождаются. Точнее, у мамы в животике уже живет режиссер, если, конечно, он — режиссер… Моя мамочка приходила слушать оперу «Травиата» Верди, и когда начиналась «Увертюра», я бился в ее животике так сильно, что маме приходилось уходить. Она делала несколько попыток до конца дослушать оперу, но я не давал. Мама сказала, что первая нота в оркестре и мой крик совпадали. Вот она, мама, на фотографии. Она была красавицей. Ее звали Катарина. Боготворю ее.
— Не думали о том, чтобы поставить «Травиату», если с ней у вас была такая вот, особая, связь?
— Верди – мой самый любимый композитор. Впервые приехав в Италию я пошел на могилу Верди в Милане. Сидел там весь день и рассказывал Верди всю свою жизнь. Тогда же спросил у него позволения поставить «Травиату». Но до сих пор благословения на этот спектакль не получил.
— Художественный руководитель театра имени Вахтангова Римас Туминас любит рассказывать о том, что Верди во всех анкетах писал, что «он – садовник». Как вы думаете, с чем это связано?
— Верди родился в деревне, как и Римас, а все деревенские хотят быть садовниками. Думаю, что садовник — это человек, который с помощью растений очищает землю. Кто знает, может из Римаса получился бы хороший садовник, если бы я не порекомендовал ему поступить на режиссерский факультет ГИТИСа. В Молодежном театре Вильнюса я ставил пьесу Рощина, и увидел на сцене тогда еще молодого Туминаса. Он ничего не играл, просто ходил по сцене и произносил текст. Мне показалось, что он мучается, играя роль. Тогда я сказал ему: «Я знаю в ГИТИСе Кнеббель, Туманова, и скажу им о тебе. Поезжай в Москву и поступай на режиссерский факультет». Римас так и сделал. Эту историю, кстати, он любит рассказывать в интервью.
— А с чем, с какой профессией вы бы сравнили профессию режиссера? Туминас, например, говорит, что она сходна с шахтерской…
— Режиссура — это не стройка, и, конечно, не шахта. Для меня режиссура — это создание неба. Большой режиссер ощущает энергию всей планеты и передает ее в своих спектаклях. Строить могут все. А создавать воздух, луну, солнце, - единицы. Сегодня каждый второй называет себя режиссером, но настоящий режиссер — избранный и поцелованный Создателем.
— Роман Григорьевич, в этом театральном сезоне вы поставили спектакль по роману Федора Соллогуба «Мелкий бес», и о нем говорит вся театральная Россия как о большом событии. Важна ли вам любовь публики и оценка критики?
— Кто может заставить любить? Если есть расчет — поставить успешный спектакль, это никогда не случится. Я не ставил то, что мне предлагали. Никогда не работал с теми драматургами, которых любила власть, предпочитал общаться с гонимыми. В моем спектакле «Муж и жена снимут квартиру» по пьесе Рощина впервые прозвучали песни Владимира Высоцкого. Спектакль шел на сцене МХАТа, и пел их Всеволод Абдулов. Володя был на премьере, и радовался, что его песни звучат со мхатовской сцены. Правда, на афише фамилия Высоцкого была мелкими буквами, в одном ряду с техническими работниками. Но Высоцкий на это не обиделся.
— Когда-то меня страшно удивила откровенность Аллы Демидовой: она не раз называла Высоцкого «средним артистом». Ваше мнение?
— Пожалуй, с Аллой Демидовой соглашусь. Володе не хватало свободы в игре на сцене. Он был свободен в другом. А свобода в общении с тенью, — это другая свобода. Актеры, когда играют на сцене, взаимодействуют со своей тенью. Хорошие артисты удерживают свет в себе, и тратят энергию только на роли, а Володя был очень щедрым и не жалел себя ни в чем. А еще артисты, за редким исключением, не умеют любить, а Володя умел.
— Роман Григорьевич, вы – один из немногих художественных руководителей, кто открыто говорит о том, что с Татьяной Дорониной поступили не очень красиво и справедливо, лишив ее поста художественного руководителя театра МХАТ имени Горького.
— Я кричу об этом, только меня никто не слышит. Более 30 лет назад я пришел в только что созданный Дорониной МХАТ имени Горького, мы стали ставить спектакль «Старая актриса на роль жены Достоевского». Татьяна Васильевна, что называется, с порога спросила: «Когда будем ставить?». Я сказал: «Завтра, в 11 утра». Спектакль шел очень долго и пользовался успехом. Буквально за несколько дней до назначения худруком МХАТа Эдуарда Боякова я был в этом театре и собирался ставить спектакль о великой французской актрисе Саре Бернар. Но почувствовал что-то темное в атмосфере театра, и не смог… Кажется, на следующий день во МХАТе поменялась власть.
— Что-то темное — это что?
— Запах денег. Приближение коммерции в стенах этого театра. Я считаю, что деньги — это изобретение дьявола. Не люблю Америку, потому что там все измеряется деньгами. За исключением театров. В Америке есть свобода только в театре.
— Выходит, вам никогда не хотелось быть богатым? Трудно поверить.
— А зачем это? Еще по молодости я приехал в родной Львов с чемоданом денег — получил большой гонорар за съемки фильма. Собралась вся семья, я достал чемодан, открыл его и подбросил вверх пачку денег. Мама сказала сестрам: «Девчата, где он это украл?».
— И что же сделали с этими деньгами?
— Чемоданчик стоял в книжном шкафчике, кто хотел, тот подходил и брал деньги.
— Забавно… А как вам, кстати, то, что президентом Украины стал артист и шоумен Владимир Зеленский? Конечно, Рональд Рейган тоже был актером, но…
— Не знаю его, пусть пробует. Я лично знал всех украинских президентов. Для меня самым хорошим был Виктор Ющенко, потому что он любил театр и покровительствовал ему. Кстати, у меня был забавный случай, связанный с ним. Это было во Львове, мама взяла трубку телефона и, услышав «С вами будет говорить президент Украины Виктор Ющенко», положила ее. Через несколько минут перезвонил сам Ющенко, и я сам взял трубку. Президент сказал, что его мама поступила бы так же, как и моя. На что я ответил: «Но моя мама ни за что на свете не пустила бы меня в президенты страны».
— Вы поставили спектакль «Мандельштам» -— о взаимоотношении поэта с властью и Сталиным. Спектакль настолько трагический, что невозможно сдержать слезы. Чувствуется, что всецело вы на стороне поэта.
— Сталин тоже писал стихи, и считал себя равным по таланту мастеру Мандельштаму. Это было соревнование поэтов — дуэль Сталина и Мандельштама… Поэт убит, как были убиты Пушкин и Лермонтов, но он заслужил место на небе и бессмертие. В начале XIX и XX веков была вспышка энергии талантов в России, благодаря которой родились Пушкин, Лермонтов и поэты «Серебряного века». Финал этой вспышки божественной энергии — Мандельштам. Он — последний поэт духа. Сейчас Земля не получает творческой подпитки, и это настораживает. Я вот решил поставить пьесу Николая Гумилева «Отравленная туника». Идея обратиться к драматическому сочинению Николая Гумилева возникла у меня во время работы над спектаклем «Мандельштам». Известно, что Мандельштам был влюблен в жену Гумилева — Анну Ахматову, которая его отвергла, и он переживал неразделенную любовь к Ахматовой до конца жизни.
— Трагическая личность, трагическая история жизни… При этом — удивительно светло он иногда писал: «Все лишь шерри, шерри бренди, ангел мой». Как вы думаете, неужели он сохранил в себе веру в ангелов?
— Конечно, сохранил, он верил в них, поскольку был верующим человеком. И я верю в ангелов. Даже не просто верю, а слышу иногда шелест их крыльев. Видите, сколько здесь книг? И все они — ангельские. Здесь нет ни одной темной книги.
Читайте также: Александр Домогаров: В театре зритель голосует ногами
Свежие комментарии